Общность по принуждению

Чтобы выжить в нечеловеческих условиях, узники демонстрировали чудеса изобретательности, или, как назвал это один заключенный, развивали «лагерную технику»[2729]. Требовалось не только довести до совершенства все свои навыки и умения, но и приобрести новые, помогавшие выжить. Владевшие несколькими языками могли получить привилегированную должность переводчика, а талантливые художники – рисовать за лишний кусок хлеба[2730]. Личная стойкость проявлялась в ритуалах, позволявших сохранить свое долагерное «я». Для Примо Леви ежедневное умывание означало не столько заботу о поддержании чистоты – практически невозможной в повсеместной грязи, – но сохранение человеческого облика[2731]. Кто-то находил утешение в религии. «Бог не дал мне сойти с ума», – утверждала вскоре после войны одна полька, вспоминая свое прибытие в Равенсбрюк осенью 1944 года[2732]. Другие черпали силы в искусстве и гимнастике ума, вспоминая старые книги, стихи, рассказы. В Равенсбрюке Шарлотта Дельбо обменяла свою пайку хлеба на экземпляр пьесы Мольера «Мизантроп», после чего старалась ежедневно заучивать по несколько строк. Как писала она позднее, «утренней переклички хватало, чтобы прочесть про себя почти всю пьесу»[2733].

Но при всей важности личной стойкости в одиночку все равно было не выжить. Лагерь представлял собой социальное пространство, в котором узники постоянно взаимодействовали друг с другом. Отдельная судьба во многом зависела от места, занимаемого в «общности по принуждению», как выразился бывший узник Освенцима Г. Г. Адлер[2734]. Как заявил в марте 1942 года группе прибывших в Освенцим один из капо, без солидарности и взаимной поддержки здесь не протянуть и пары месяцев[2735].

Отдельные группы узников формировали эсэсовцы, другие возникали благодаря общности интересов и происхождения. Были те, что шли из долагерной жизни, и те, что складывались в лагере. Некоторые были временными, другие – постоянными и закрытыми для «чужих». Однако все узники принадлежали к нескольким группам. Так, например, Примо Леви был образованным евреем-атеистом из Италии, и каждая грань его личности формировала его социальные связи с заключенными Освенцима[2736].

Товарищество – основанное ли на сострадании или прагматизме, случайности или общности убеждений – было жизненно важно для всех узников. Однако, подобно обоюдоострому мечу, оно же порождало и раздоры. Взаимоотношения узников, которых свела судьба, будь то насельники одного барака или рабочие одной бригады, редко были стабильными. Более того, сплоченность одних могла спровоцировать конфликт с остальными. В итоге каждый узник сталкивался с одной и той же дилеммой: как жить общественной жизнью в совершенно антиобщественной среде концлагеря[2737].