Из солдат в охранники

В 1944 году с приходом в лагеря СС десятков тысяч новых людей лик лагерей изменился почти до неузнаваемости. Потребность в кадрах охранников была огромной. Требовалось укомплектовывать все новые подлагеря, и, более того, для филиалов охранников требовалось больше, чем для главных лагерей, по причине повышенной опасности этих объектов[2549]. Потребность в новом лагерном персонале давила на руководство ВФХА, испытывавшее острую нехватку кадров еще с первых месяцев войны.

В 1944 году борьба за кадровый состав обострилась до предела, а система лагерей по-прежнему теряла молодых охранников на передовой[2550]. Тем не менее ВФХА удалось сплотить ряды. В апреле 1944 года в лагерях насчитывалось уже свыше 22 тысяч охранников, а в конце года их число предполагалось увеличить до 50 тысяч[2551]. Основная масса новых охранников стала приходить из вермахта. Поскольку концлагерные рабы трудились на благо вооруженных сил рейха, ВФХА настаивало на том, чтобы и командование вермахта выделяло солдат для охраны лагерной империи. ВФХА при поддержке Гитлера и Шпеера вело постоянные переговоры с военными, в результате которых с весны 1944 года начался массовый приток солдат в лагерную охрану. Уже летом в охранную армию концентрационных лагерей влилось более 20 тысяч солдат, их число продолжало расти и в последующие месяцы. Большую часть этих новобранцев после короткого обучения в главном лагере раскидывали по филиалам. В начале 1945 года свыше половины мужского персонала лагерей составляли бывшие солдаты вермахта. В филиалах их было даже больше, чем опытных кадровых эсэсовцев[2552]. Служили они в основном охранниками, вступая с заключенными в более тесные контакты, чем прежде. Они не только сопровождали заключенных на строительные площадки, но и охраняли их там. Этих новых охранников также чаще можно было видеть на территории лагеря, и разница между ними и сотрудниками комендатуры размывалась[2553].

Большинство этих солдат были резервистами, призванными на действительную военную службу совсем недавно. В основном этот контингент состоял из мужчин 40–50 лет, которых кое-кто из заключенных называл «дедушками», а потому физические требования лагерной службы давались им с трудом. Первоначальное обучение было «очень суровым и весьма тяжелым для человека моего возраста», писал 56-летний Уго Бенке о своей службе в лагере Нойенгамме. Люди вроде него прибыли в лагерь не с поля боя, а с тыловых промышленных предприятий. Бенке работал служащим в большой гамбургской фирме, когда в июне 1944 года его призвали в вермахт. Еще один новобранец, 55-летний Вильгельм Фирке, работал садовником, когда в ноябре 1944 года ему приказали прибыть в Заксенхаузен. Эти новобранцы, в отличие от добровольцев-эсэсовцев, не прошли массированной идео логической обработки – Фирке даже не состоял в НСДАП – и часто выполняли свои обязанности спустя рукава. Конец войны приближался, и они опасались, что понесут наказания за творимые в концлагерях преступления[2554].

По мнению эсэсовцев-ветеранов, изменения контингента охраны не в лучшую сторону усугублялись и массовым притоком в лагеря надзирательниц. В январе 1945 года их было 3500. Вызвано это было появлением в лагерях множества узниц. Как и большинство новых охранников-мужчин, эти женщины отличались от своих предшественниц. В первые военные годы многие надзирательницы шли на охранную службу в концлагеря добровольно. Но начиная с 1943 года власти все чаще стали обращаться к разным формам морального давления и принуждения, направляя женщин в лагерную охрану с биржи труда или непосредственно с заводов и фабрик, где работали узницы[2555]. Хотя некоторых из этих охранниц эсэсовцы считали неподходящими (равно как и солдат, которых отправляли обратно на фронт), слишком привередничать уже не приходилось. Например, подтверждение верности идеям национал-социализма уже не являлось обязательным требованием, и лишь малая часть надзирательниц состояла в нацистской партии[2556].

Массовый приток в 1944 году новых кадров нанес невосполнимый урон самооценке всей лагерной системы. Пропагандистский образ элитного отряда солдат политического воинства окончательно рухнул под напором реалий тотальной войны. От заложенных Теодором Эйке принципов отбора и идеологической подготовки эсэсовцев стали постепенно отказываться еще в 1939 году, а к концу 1944-го они полностью отошли в прошлое. Вместо молодых ясноглазых эсэсовцев-добровольцев роль охранников стали исполнять пожилые солдаты, которых призвали на службу в лагеря. Вместо проверенных фанатиков-нацистов за заключенными надзирали тысячи женщин, не имевших даже права на членство в СС. И вместо гордых арийцев появились массы охранников-иностранцев. Ветераны гвардии Эйке теперь оказались в меньшинстве, особенно в лагерях-филиалах[2557].

Новобранцы часто ворчали, недовольные преимущественно тяготами службы, а не судьбами заключенных. Они жаловались на скуку и служебные ограничения, на тесноту и необустроенность жилых помещений, на долгую караульную смену. СС – это «клуб садистов», написал в письме, отправленном из Эльриха в январе 1945 года, бывший летчик Штефан Паулер, разъяренный тем, что начальство отказало ему в отпуске. В нарушение субординации несколько надзирательниц даже подали высокому эсэсовскому начальству официальную жалобу о неудовлетворительных условиях службы. Однако чаще всего новобранцы молчали и искали себе развлечения сами. «По воскресеньям мы получали бутылку вина за 3 марки 80 пфеннигов, – писал в ноябре 1944 года Штефан Паулер, – я ее сразу выхлебывал до дна»[2558].

На бумаге большинство новобранцев за некоторыми существенными исключениями (главным образом женщины и военные моряки) вступали в ряды СС. Но на практике между новичками и более опытными охранниками сохранялись острые разногласия. Все бывшие солдаты вермахта не выражали особого желания сменить мундир вермахта на черную форму СС. Когда в Эльрихе в конце концов выдали эсэсовскую форму старого образца, Штефан Паулер жаловался, что бывших солдат «превратили в клоунов». И Паулер, и другие военные по-прежнему отличались от эсэсовцев, поскольку им приходилось носить на форме специальные знаки различия, чтобы их не путали с лагерными эсэсовцами. Даже такие сторонники нацистского режима, как Уго Бенке, считали себя в первую очередь солдатами и держали дистанцию, признаваясь своим товарищам, что сослуживцы-эсэсовцы «временами весьма неприятны»[2559].

Недоверие между бывшими солдатами вермахта и лагерными эсэсовцами было взаимным. Ветераны СС издевались над новичками, обзывая их неженками и бестолочью, и были обеспокоены тем, что слабая дисциплина бывших армейцев может привести к побегам заключенных или восстаниям в лагере. Но солдаты не только вступали в разговоры с заключенными, негодовал Рихард Глюкс, но даже жалели их, не понимая, что «каждый заключенный является врагом государства и непременно должен рассматриваться как таковой»[2560]. В деле искоренения таких опасных тенденций Глюкс опирался на местных эсэсовцев из VI управления. Они были введены в 1941–1942 годах в штат комендатуры лагерей, а в 1944 году выделены в отдельное подразделение, занимавшееся подготовкой и обучением охранников. Однако вместо идеологического воспитания акцент в большей мере делался на обучении основным должностным обязанностям, но даже от таких практических занятий нередко отказывались в пользу развлечений, чтобы отвлечь охранников от монотонной повседневности и мрачных мыслей о будущем[2561].

В громогласных жалобах эсэсовцев на новобранцев было и зерно истины. По сравнению с опытными лагерными эсэсовцами некоторые бывшие солдаты вермахта действительно обращались с заключенными немного лучше и гуманнее[2562]. Аббат Жак Бока, находившийся в заключении в лагере Вольфсбург-Лааберг, филиале Нойенгамме, отметил в своем тайном дневнике, что его жизнь улучшилась при новом коменданте лагеря, бывшем гауптмане вермахта, приказавшем выделить отдельный барак для выздоравливающих заключенных. «Я провел там отличные дни, – писал он. – Я больше не мерзну. Мне не приходится работать»[2563]. Даже обращение с евреями, этими париями нацистских концлагерей, могло быть совершенно иным. Еще долгие годы после войны Ефим К. вспоминал граничившее с шоком удивление, когда в Азери, филиале лагеря Вайвара, бывший полковник вермахта подвел его и других заключенных к ломившемуся от еды столу и сказал: «Ешьте, дети мои, думаю, вам это необходимо»[2564].

Несмотря на то что отдельные узники ощутили облегчение своей участи, в целом массовый приток в лагерную охрану бывших солдат в решающей степени не повлиял на жизнь большей части заключенных в филиалах. Как и в главных лагерях, в филиалах по большей части царили лишения и жестокое обращение с узниками. Возникает важный вопрос: как дух лагерей СС добирался и до мелких филиалов? Судя по всему, ключевую роль в этом играла небольшая группа опытных чинов СС, главным образом ветеранов лагерной охраны. Хотя их было намного меньше, чем новобранцев, в новых филиалах (как и в главных лагерях) именно они занимали большинство руководящих должностей. Опираясь на верных капо, эти ветераны контролировали жизнь внутри лагеря. Они давно и прочно усвоили духовные ценности СС и знали, что филиалы дают уникальные возможности для карьерного роста, широкие властные полномочия и большее жалованье. Комендантом лагеря мог стать даже унтер-офицер и, внушая заключенным страх, распоряжаться тысячами жизней.

В свои ряды лагерные ветераны посвящали новобранцев через ритуалы совершения насилия. Однако чаще всего процесс адаптации к насилию и «нравственной закалки» был пошаговым. В точности так же и предыдущие поколения охранников постепенно привыкали к извращенной морали, усваивая ее как нормативную. Прослужив охранником несколько месяцев, Уго Бенке, не часто писавший жене об узниках, однажды упомянул о транспорте с инвалидами, недавно отправленном из его филиала в лагерь Нойенгамме. Узников он описал как грязных, больных, напоминающих скелеты существ: «Все они идеально подходят для крематория Нойенгамме». Для противостояния разрушительному воздействию повседневной адаптации к злу требовалась немая работа над собой и человечность. «Хуже всего то, что здесь делаешься абсолютно равнодушным к любым человеческим страданиям», – с удивительной проницательностью отмечал Штефан Паулер в письме матери, отправленном в середине января 1945 года.

Для функционирования системы лагерей требовалось только одно – чтобы новые охранники добросовестно исполняли свои основные должностные обязанности. Возможно, иногда они не были так жестоки, как опытные толстокожие эсэсовцы, но так или иначе служебный долг они исполняли. В последнем длинном письме жене, написанном в начале апреля 1945 года, Уго Бенке объяснял, что остается лишь надеяться на победу Германии, «спрятать голову в песок» и «продолжать выполнять свой долг охранника»[2565]. Общий вывод ужасен: системе концлагерей не нужна огромная армия политических солдат, как некогда считал Теодор Эйке. В лагерях-филиалах небольшой группы стойко приверженных насилию эсэсовских ветеранов вполне хватало для подавления воли значительно превосходящей их численно группы обычных мужчин и женщин. Это подчеркивает один из наиболее поразительных аспектов лагерной жизни конца войны: террор не сдавал позиции даже тогда, когда число эсэсовцев сократилось.