Ученые-палачи

После войны врачей, принимавших участие в экспериментах над узниками концлагерей, часто изображали некими безумцами-одиночками, в духе доктора Франкенштейна, которые втайне делали свое черное дело[2428]. К сожалению, правда куда банальнее и страшнее. Значительная часть опытов проводилась в русле классических медицинских исследований, а те, кто их проводил, были уважаемыми членами медицинского сообщества. Люди вроде профессора Гравица или Гебхардта принадлежали к немецкой медицинской элите (а также к новоявленной эсэсовской аристократии)[2429]. То же можно сказать и в отношении профессора Клауберга, который был уважаемым гинекологом. Один высокопоставленный офицер ВФХА даже привез к нему из Берлина в Освенцим для консультации свою жену, у которой случилось несколько выкидышей[2430].

Даже те, на чьей совести самые чудовищные эксперименты, отнюдь не были аутсайдерами-одиночками. Безусловно, доктор Зигмунд Рашер, как утверждают многие историки, был психопатом. Однако его эксперименты, пусть даже на первоначальном этапе, были продиктованы нуждами армии. Отсюда и заинтересованность в сотрудничестве со стороны люфтваффе. Именно от военных исходила инициатива проведения в Дахау опытов с барокамерами, обморожениями и ледяной водой[2431]. Что же касается доктора Менгеле, то (хотя его зверства говорят сами за себя) один из узников Освенцима, тоже врач, позднее охарактеризовал его как «садиста-недочеловека», к тому же «совершенно безумного». Однако сослуживцы изувера медика изображают Менгеле совершенно в ином свете. В отличие от Рашера Менгеле серьезно относился к карьере ученого, его имя связывали с его уважаемым учителем, профессором Фершуэром. Поставляемые Менгеле человеческие органы исследовались в институте Фершуэра, в свою очередь входившего в Общество кайзера Вильгельма (в 1948 году переименовано в Общество Макса Планка), известное и уважаемое в рейхе учреждение, занимавшееся в Германии научными исследованиями, призванными представить научное обоснование нацистской расовой политике.

Менгеле также поставлял образцы крови от «представителей разной расовой принадлежности», как выражался Фершуэр, в рамках проекта по исследованию протеинов, средства на который выделяла еще одна уважаемая организация – Германское научно-исследовательское общество (Deutsche Forschungsgemeinschaft – DFG). Она же финансировала и другие лагерные опыты над людьми, такие как эксперименты профессора Шиллинга с малярией в Дахау[2432].

Участием в опытах над людьми запятнали себя и другие немецкие научные учреждения. Эксперименты не были секретом, по крайней мере в медицинских кругах, пусть даже говорить о них вслух было не принято. Особенно детально были информированы старшие офицеры медицинских частей вермахта – благодаря докладам на медицинских конгрессах. Один такой конгресс состоялся в октябре 1942 года в одном из роскошных отелей Нюрнберга. Там присутствовало более 90 ведущих врачей люфтваффе и специалистов в области гипотермии. На заседании их ознакомили с результатами экспериментов в Дахау. Основной доклад сделал профессор Эрнст Хольцленер из университета города Киль. Уточняющие ремарки доктора Рашера не оставили сомнений в том, что некоторые узники скончались во время экспериментов. Тем не менее никто из присутствовавших в зале врачей не выразил по этому поводу озабоченности. Многие экспериментаторы даже опубликовали подробности опытов в научных журналах и книгах. И хотя их неприглядную сторону они обычно замалчивали, желающие могли легко прочесть между строк, каким мучениям подвергались жертвы экспериментов. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что под «исследуемыми людьми» подразумевались узники[2433].

Участвовала в опытах над людьми и немецкая фармацевтическая промышленность. Еще в 1941 году доктор Гельмут Феттер, сотрудник фирмы «Байер» («ИГ Фарбен»), также служивший лагерным врачом, тестировал на узниках Дахау ряд сульфаниламидных препаратов. Как он сам писал своим коллегам в штаб-квартире компании, Феттер был в полном восторге оттого, что имеет возможность «провести практическое тестирование нашей новой продукции». По словам Феттера, в лагере ему также нравилась еда, условия проживания и общество офицеров СС. «Я здесь как в раю», – писал он. Позднее Феттер проводил свои опыты и в других лагерях, давая узникам Освенцима и Маутхаузена потенциально опасные препараты, разработанные компанией «ИГ Фарбен». В «настоящую лабораторию фармацевтической промышленности», как выразился историк Эрнст Клее, превратился и Бухенвальд. Фармацевтические компании наперегонки тестировали новые препараты на зараженных тифом узниках[2434].

Активное участие врачей в медицинских убийствах и пытках вполне объяснимо: немецкие врачи были в числе самых рьяных сторонников национал-социализма, обещавшего им обновление страны и светлое профессиональное будущее. В годы Третьего рейха половина врачей-мужчин были членами нацистской партии, 7 % состояли в СС. Нацистская биополитика не только подняла статус врача, но и стала причиной сдвигов в профессиональной этике. Такие меры, как массовая стерилизация, с самого начала предполагали, что здоровье «национального общества» – это все, а «инородцы» и «дегенераты» лишены всех прав[2435].

С началом лагерных экспериментов этические границы раздвинулись еще шире. Возьмем, например, профессора Герхарда Розе, главу отдела тропической медицины в знаменитом институте Роберта Коха. В 1943 году доктор Розе присутствовал на конференции, на которой представитель Бухенвальда, доктор Динг, выступил с докладом, посвященным экспериментам с тифом. К всеобщему недоумению, профессор Розе открыто бросил Дингу вызов, обвинив его в нарушении фундаментальных этических принципов медицины. В свое оправдание доктор Динг заявил (вернее, солгал), что использовал в опытах лишь приговоренных к смерти преступников. Председатель поспешил положить конец дискуссии. Впрочем, принципиальную позицию доктор Розе занимал недолго. Опыты над людьми стали рутинным делом, и ему тоже захотелось поучаствовать в экспериментах. Спустя всего несколько месяцев после своих нападок на Динга он связался с Институтом гигиены ваффен СС и предложил для тестирования в Бухенвальде новую вакцину против тифа. Гиммлер дал согласие на опыты над так называемыми профессиональными преступниками. Доктор Динг был только рад оказать содействие своему бывшему критику. Эксперименты состоялись в Бухенвальде в марте 1944 года, их жертвами стали шесть узников[2436].

Вынужденный защищать свои опыты на конференции 1943 года, доктор Динг сделал вывод: большинство его коллег вряд ли станут возражать против убийства врагов рейха, в особенности тех, кто уже обречен на гибель. Использование в опытах узников лагерей, чья жизнь ничего не стоила, приглушат последние угрызения совести у тех, у кого они еще оставались. Тем более что врачи всячески подчеркивали практическую пользу этих опытов. Раз уж инвалиды все равно подлежат уничтожению в «известных камерах», риторически вопрошал Зигмунд Рашер летом 1942 года (туманно намекая на «акцию 14f13»), не лучше ли протестировать на них «различные военные химические препараты?»[2437].

Подобные аргументы раздавались по всему Третьему рейху. Заключенные тюрем тоже служили «подопытными кроликами». Один врач даже собирал кровь гильотинированных узников для последующих переливаний в местном госпитале. «Не пропадать же ей понапрасну», – говорил он в свою защиту[2438].

Аморальные научные опыты не смущали даже некоторых узников. Доктор Миклош Нисли, профессиональный патологоанатом, был депортирован в Освенцим в мае 1944 года вместе с другими венгерскими евреями. Эсэсовцы сохранили ему жизнь, поскольку он был здоров и хорошо говорил по-немецки. Благодаря своим профессиональным талантам он вскоре стал врачом при крематории Бжезинки (Биркенау). Его начальником был не кто иной, как Йозеф Менгеле. Нисли выступал при нем в роли эксперта-патологоанатома: присутствовал при умерщвлениях, проводил вскрытие близнецов, писал отчеты и готовил трупы для коллекций скелетов. Хотя Нисли прекрасно понимал бесчеловечную сущность нацистской расовой науки и был от нее в ужасе, его страсть к научным исследованиям оказалась сильнее моральных сомнений. Вскоре после войны он написал о том, что в лагере «имелись все возможности для научных изысканий». Нисли с волнением вспоминал «любопытные» и «в высшей степени интересные» медицинские факты, представавшие его взору при вскрытиях и которые он потом подробно обсуждал, как и любой другой коллега по профессии, с доктором Менгеле[2439].

Что касается жертв, то, как ни парадоксально, некоторые остались живы только благодаря опытам. Служа живым материалом для экспериментов, они избежали смерти от рук СС. Два молодых брата-чеха, Зденек и Иржи Штейнеры, выжили в Освенциме лишь потому, что доктор Менгеле забрал их для своих опытов, вычеркнув их имена из списка подлежащих отправке в газовую камеру. «На наше счастье, Менгеле узнал об этом и спас нас, – рассказывали братья в 1945 году, – потому что мы ему все еще были нужны»[2440].

Увы, куда больше таких «подопытных кроликов» погибло. В целом для опытов эсэсовцы чаще отбирали мужчин, чем женщин, и не только потому, что в численном отношении первых было гораздо больше, но в первую очередь потому, что эксперименты ставились ради блага немецких солдат. Большинство жертв занимали самые нижние ступеньки нацистской расовой лестницы. Самая многочисленная группа среди них – поляки. Иногда эсэсовцы спорили, кого задействовать в первую очередь. Когда дело касалось таких вещей, как питье морской воды, чиновники предлагали разные группы «подопытных кроликов». Рихард Глюкс из ВФХА предлагал евреев, Артур Небе из РСХА – «асоциалов из числа цыган-полукровок». Им обоим возражал рейхсврач СС Эрнст Роберт Гравиц, считавший, что жертвы должны быть «расово близки [западно]европейцам». В конечном итоге в опытах были задействованы все. Ведь кто, как не сам Гиммлер, в 1942 году заявил, что одной из причин селекции узников для потенциально летальных опытов было то, что они все равно «заслуживают смерти». Что касается СС, то этот ярлык можно было навесить на любого узника[2441].

Не избежали этой страшной участи даже дети. Начиная с 1943 года их использовали для опытов все чаще и чаще. В Освенциме именно они были главными «подопытными кроликами» доктора Менгеле в его экспериментах над близнецами. Их также отправляли в другие лагеря. Так, например, в ноябре 1944 года эсэсовцы отправили группу из 20 еврейских детей в Нойенгамме для опытов с туберкулезом. Среди тех, кого ждала эта страшная участь, был и 12-летний Жорж Кон. В Освенцим он попал из Дранси. В августе 1944 года Жорж, его отец Арман Кон, директор Парижского госпиталя имени барона де Ротшильда (крупнейшей еврейской клиники во Франции), и еще пять членов их семьи были депортированы из Франции. К тому моменту, когда поезд въехал в ворота Освенцима, Жорж остался один, не считая своей 80-летней бабушки. Старшие брат и сестра бежали из поезда. Мать и другая сестра были отправлены в Берген-Бельзен, отец – в Бухенвальд. Кстати, отец оказался единственным выжившим. После войны он, больной и надломленный, вернется в Париж. Арман Кон так и не узнал, что стало с его младшим сыном[2442].

Арман Кон был в числе большой группы узников-евреев, в последние месяцы войны депортированных в Бухенвальд и другие лагеря внутри старых границ Германии. Их прибытие туда ознаменовало крупный сдвиг в лагерной политике. К 1944 году аппетиты нацистского режима в том, что касались рабочей силы, были столь велики, что ради них пришлось пожертвовать рядом священных расовых принципов национал-социализма. После нескольких лет лихорадочных этнических чисток, избавивших, как того требовал Гиммлер, рейх и лагеря от «грязных евреев», нацистский режим ради увеличения количества рабочих рук сделал разворот на 180 градусов[2443]. Массовый приток узников-евреев на территорию самой Германии был частью трансформации лагерной системы. Построили сотни новых лагерей, призванных принять тысячи новых узников. Концлагеря вступали в совершенно новую стадию развития. Началась она примерно осенью 1943 года, когда в горах Гарца был создан зловещий новый лагерь. Назывался он Дора.