Селекции

«В целях уменьшения численности заключенных необходимо удалить всех недоделок, идиотов, калек и больных, причем как можно скорее и посредством ликвидации»[1896]. Так образно один эсэсовский офицер в конце 1942 года сформулировал суть проводимых в концентрационном лагере Освенцим селекций. К тому времени подобные селекции заключенных стали делом обычным. Но предстояли изменения. Поскольку на первый план выдвинулись экономические императивы, СС все же попытались обуздать огромный уровень смертности в системе концлагерей (см. главу 8). Это включало ограничения селекций, по крайней мере в некоторых лагерях[1897]. Уже в декабре 1942 года лагерфюрер Освенцима Ганс Аумайер сетовал коллегам о запрете на отправку в газовые камеры польских инвалидов, которых предполагалось списать как умерших «естественной смертью» (как он выразился)[1898]. Однако это не распространялось на зарегистрированных заключенных-евреев. И для евреев оккупированной Восточной Европы изуверские селекции по-прежнему оставались неотъемлемой частью концлагерей. В смешанных лагерях, таких как Освенцим и Майданек, где содержались как евреи, так и неевреи, эсэсовцы ввели двухуровневую систему. Если большинству зарегистрированных заключенных смертельные инъекции и газовые камеры не грозили, огромному числу больных и ослабевших евреев было предписано погибнуть после прохождения селекций[1899].

Не было никаких четко прописанных критериев и норм для проведения селекций – эсэсовские охранники лагерей проводили как рутинные селекции, так и импровизированные массовые селекции. В целом период сразу же после прибытия в лагерь был самым опасным для жизни заключенного. Бывало и так, что в Освенциме часть заключенных-евреев благополучно миновали самую первую селекцию на платформе при выгрузке из вагонов, но и это еще ни о чем не говорило. Позже, когда их раздевали донага, выяснялось, что одежда прибывших скрывала язвы и раны, то есть несомненные признаки заболеваний[1900]. Многих евреев уже в первые дни после прибытия в лагерь изымали из карантинных бараков. В первые годы войны умерщвление подвергнутых селекции только что прибывших заключенных постепенно распространялось по всей системе концентрационных лагерей как часть обширной программы СС по уничтожению инвалидов. Летом 1942 года Главное административно-хозяйственное управление СС скоординировало этот вопрос, распорядившись о том, чтобы вновь прибывшие заключенные были изолированы в специальных блоках в течение месяца после прибытия; все больные подлежали изъятию и «рассматривались отдельно»[1901]. Лагерная эсэсовская администрация в Восточной Европе расценила это как санкцию на убийства без разбора в карантинных секторах[1902].

Массовые селекции евреев в лагерях продолжались. Во второй половине 1943 года, например, селекции имели место по крайней мере один раз в неделю во время переклички в рижском лагере. Один из оставшийся в живых узников впоследствии описал, как ее проводил эсэсовец: «Он выбирал тех женщин, лица которых ему не нравились, например женщин в очках, с родимыми пятнами на лице или даже с перевязанными пальцами; тут же следовал приказ об их уничтожении». Более тщательному осмотру заключенные подвергались в душевых, а также перед отправкой на работы или по возвращении с работ[1903]. Подобные селекции нередко превращались в гротеск. Политическая заключенная Данута Медрик, полька, не раз присутствовавшая на селекциях в Майданеке, описывала, как еврейских женщин заставляли поднимать юбки и показывать ноги, поскольку эсэсовские врачи отбирали женщин с опухшими и кровоточащими нижними конечностями; исхудалые ягодицы также расценивались как верный признак сильного истощения. Те заключенные, которых эсэсовцы обрекали на смерть, бодрились – срывали повязки, высоко поднимали головы и даже пытались улыбаться своим палачам в тщетной попытке получить от них отсрочку[1904].

Условия в восточноевропейских концентрационных лагерях не позволяли избежать селекции. Заключенные-евреи были заранее обречены на медленную смерть от голода; в лагере Клоога, например, суточный рацион состоял из жидкой похлебки с куском хлеба, часто с примесью песка. Сюда следует добавить и изнуряющую жажду, побои во время работы или конвоирования, постоянные акты насилия и чудовищную антисанитарию, поэтому неудивительно, что десятки тысяч заключенных превращались в так называемых «мусульман» за считаные недели после прибытия в лагерь и автоматически переходили в разряд потенциальных смертников – до ближайшей селекции[1905].

Обычно эсэсовцы обвиняли самих заключенных в том, что они ослабевшие и больные. Однако условия в «лагерной державе» на Востоке были настолько ужасными, что даже администрация лагерей призывала улучшить их. На встрече с руководителем строительных работ Каммлером комендант Освенцима Хёсс и его главный врач Виртс жаловались в мае 1943 года на то, что ситуация в Бжезинке (все еще остававшейся без централизованного водоснабжения) была удручающей, налицо было отсутствие элементарных гигиенических и медицинских норм. И дело было не в том, что Хёсс вдруг превратился в гуманиста. Он исходил из чисто прагматических соображений. С его точки зрения слишком много заключенных умерли не так, как им было предписано, – то есть от болезней, но никак не в результате изматывающего принудительного труда, что свидетельствовало об «огромных потерях рабочей силы»[1906]. Пока условия содержания заключенных не улучшились, лагерные эсэсовцы выступали за селекции как наиболее эффективный способ защиты от эпидемий, грозивших не только заключенным, но и лагерной администрации, включая членов их семей. Отравление газом больных и ослабленных евреев, по мнению Хёсса, было необходимо для предотвращения распространения заболеваний. Таким образом, эсэсовцы пытались логически обосновать массовые убийства заключенных как акт санитарии и тем самым способствовали усилению нацистского террора снизу[1907].

В действительности же проводимые эсэсовцами селекции фактически способствовали распространению эпидемий, ибо заключенные при плохом самочувствии всеми способами старались обойтись без врачебной помощи. Большинство заключенных-евреев знало о селекциях среди пациентов лагерных лазаретов. В Освенциме первая селекция происходила уже при поступлении заключенного в лазарет, и тех, кого признали слишком ослабленными или серьезно больными, а значит, нуждавшихся в длительном лечении, вскоре изолировали и убивали[1908]. Что же касалось остальных, то жуткие условия в большинстве лагерных лазаретов оставляли лишь мизерную надежду на исцеление от недугов. Заключенный-француз доктор Сима Вайсман позже описал свое первое впечатление от лазерета в женском лагере Бжезинка в начале 1944 года: «Смрад трупов, экскрементов… И больные, эти скелеты, сплошь в струпьях, буквально поедаемые вшами, все абсолютно нагие, дрожащие от холода под грязными тряпицами вместо одеял»[1909]. Лазареты для большинства заключенных-евреев означали гибель, и обращение туда за помощью было крайним средством, огромным риском, подобно игре в русскую рулетку, когда барабан револьвера почти полностью заряжен.

Среди персонала лазаретов младший персонал, так называемые санитары СС (Sanit?tsdienstgrade), играли ключевую роль в селекциях, и нередко их даже награждали за их смертоубийственную службу[1910]. Одним из таких был обершарфюрер Хайнц Виснер. Фанатично настроенный эсэсовец и уроженец Данцига (Виснер родился в 1916 году), он в течение нескольких лет проработал конторским служащим в судоходной компании, потом вступил в СС, а во время войны стал санитаром. Летом 1943 года Виснера из лагеря Флоссенбюрг перевели в рижский главный лагерь, где под его началом было несколько лазаретов для заключенных, как женщин, так и мужчин[1911]. В отличие от пожилого лагерного врача Эдуарда Кребсбаха, появлявшегося лишь изредка, высокомерный Виснер совершал обходы по нескольку раз в неделю. В белом халате поверх формы, этот якобы врач доводил насаждаемую в лазарете военную муштру до крайности – даже умирающим заключенным полагалось лежать на спине в положении смирно, то есть руки по швам, пока Виснер, переходя от одной койки к другой, осматривал больных. После этого он принимал решение о судьбе заболевших, как правило, Виснер помечал спинку кровати большим знаком X. Это означало, что участь больного была предрешена и что его ждала смерть от эсэсовской пули где-нибудь в близлежащем лесном массиве или же смертельная инъекция в бараке лазарета (газовых камер в рижском лагере не предусматривалось). Хотя Виснер довольно часто перепоручал подчиненным делать узникам смертельные вливания, тем не менее именно он, Хайнц Виснер, удостоился среди заключенных прозвища «человек со шприцем»[1912].

Разумеется, любой заключенный лагеря мог погибнуть в любое время и от чего угодно, вовсе не обязательно в результате селекции. Призрак смерти ни на мгновение не оставлял потенциальных жертв – заключенных-евреев. Как вскоре после войны писал один польский еврей, прошедший ад концлагерей, едва он прибыл в Бжезинку в конце 1942 года, как его поставили в известность о том, что, мол, он здесь не очень надолго, ибо никто не выдерживает таких условий более трех недель[1913]. Трупы были везде – на койках и нарах, в уборных, сложенные штабелями для отправки на грузовиках, на стройплощадках, – они были частью лагерной повседневности, никто ничему подобному уже не удивлялся. Как не удивлялись и валившему из трубы крематориев смрадному дыму. Рената Ласкер-Аллэ, молодая еврейка из Германии, доставленная в Бжезинку в конце 1943 года, постоянно падала в обморок, будучи не в силах вынести зловоние сжигаемых человеческих тел[1914]. Даже при том, что большинство заключенных-евреев все же лелеяли надежды на выживание, они понимали, что лишь немногим из них, а возможно, и вообще никому не суждено выйти отсюда живыми. В ходу были даже рассуждения о том или ином виде гибели, уготованные заключенным эсэсовцами. Способы гибели обладали определенной шкалой достоинств: сколько времени ждать отравления в газовой камере? Насколько болезненна смерть в результате инъекций? Как лучше погибнуть – от удара по голове или же в муках в лазарете?[1915]