«Эвтаназия» и концлагеря

20 января 1941 года Генрих Гиммлер, войдя на территорию Дахау во главе делегации высокопоставленных офицеров СС и голландских нацистов почти через девять месяцев после своего последнего визита, имел все основания пережить шок[1391]. Во время его инспекций эсэсовское лагерное начальство неизменно старалось максимально затушевать трудности, но на сей раз скрыть то, что любимый лагерь рейхсфюрера переживает кризис, было просто невозможно. Проблемы, беспокоившие лагерных эсэсовцев, начались за несколько месяцев до описываемых событий, когда инспектор концентрационных лагерей Рихард Глюкс, столкнувшись с постоянным ростом числа больных и слабых заключенных, определил Дахау как сборный пункт «мусульман». Ранее в отдельных лагерях для больных заключенных отводились специальные зоны. И теперь Глюкс планировал освободить от слабосильных другие лагеря, сконцентрировав большую часть их в Дахау[1392]. С конца лета 1940 года тысячи больных в исполнение приказа Глюкса стали отправлять в Дахау. Только за период с 28 августа по 16 сентября из Заксенхаузена вышли четыре больших транспорта, доставивших 4 тысячи заключенных-инвалидов (в основном из рабочих команд) в Дахау; в обмен из Дахау СС развезли по другим лагерям до 3 тысяч здоровых заключенных[1393]. Меньшие транспорты прибывали и из других лагерей. Например, 24 октября 1940 года из Бухенвальда эсэсовцы направили в Дахау специальный поезд – заключенные в вагонах состава СС (371 человек) были оценены как «физически слабые заключенные и калеки, непригодные для работы»[1394].

Дахау обратился в ад. Тела «мусульман», не переживших дороги, просто свалили на станционной платформе. Умершие уже за колючей проволокой укладывались на плацу для перекличек или в специально освобожденных от заключенных бараках. Все умершие были истощены, часто с обмороженными руками или ногами, завшивлены, с гноящимися ранами; этапная эсэсовская охрана удивлялась, если эти полумертвые еще проявляли признаки жизни: всхлипывали, плакали, молили о пощаде, вопили от боли или же пытались сорвать с себя прилипшую к струпьям одежду. Многие страдали острой дизентерией, и вскоре в Дахау было не продохнуть от смрада экскрементов. Заключенный Альфред Хюбш отчетливо помнил прибытие одного из подобных «жутких транспортов» из Заксенхаузена в начале сентября 1940 года: «Мы видели десятки [новых заключенных], по штанам которых текли экскременты. Руки их тоже были сплошь перемазаны калом, они кричали и терли загаженными руками лица. Эти перепачканные лица с заострившимися скулами, в них было что-то жуткое». Слишком слабые, чтобы передвигаться и даже есть, многие прибыли Дахау умирать[1395].

Всего в период с сентября по декабрь 1940 года в Дахау погибло свыше тысячи заключенных; четыре кошмарных месяца унесли почти вдвое больше жизней, чем все 7 предвоенных лет. И условия продолжали ухудшаться. В январе 1941 года, в месяц приезда Гиммлера, Дахау установил новый рекорд смертности, в этом лагере погибло как минимум 463 заключенных[1396]. Одновременно в Дахау свирепствовала чесотка. По приблизительным оценкам, в начале 1941 года ею было инфицировано от 4 до 5 тысяч человек, почти половина всех узников. Многие из них не были изолированы и не получали медицинской помощи, рацион был скуден, люди спали на соломенных мешках. Заключенный Адам Козловецки, польский кардинал, раз в неделю по пути в баню видел этих больных; в своем тайном дневнике он описал их так: «Желтые скелеты с большими грустными глазами. Они взирали на нас. Во взглядах одних была мольба о помощи, других охватила полнейшая апатия»[1397].

Болезни и антисанитария в Дахау разрушали гиммлеровскую концепцию идеального концлагеря, несмотря на то что в ходе его визита 20 января 1941 года подчиненные всячески старались оградить рейхсфюрера от худшего. Согласно идее Гиммлера об абсолютных чистоте и порядке, завшивленным калекам не было места в лагере, на них лишь впустую расходовались средства, они были разносчиками заразы. Многие лагерные эсэсовцы были того же мнения. Так, один из них в начале 1941 года заявлял, что, дескать, все заключенные, «неспособные работать», и все «калеки» представляют «колоссальную обузу» для концлагеря[1398]. К тому времени эсэсовское лагерное руководство, судя по всему, осознало, что план превратить Дахау в сборный пункт больных провалился. Он не только похоронил прежний образцовый лагерь, но и практически ничуть не улучшил ситуацию в других концлагерях. Правда, когда больных узников отправили в Дахау, смертность заключенных там временно снизилась[1399]. Однако вскоре вновь возросла, и в начале 1941 года все мужские концентрационные лагеря были переполнены умирающими заключенными[1400]. Назрела необходимость срочного принятия мер.

Примерно в период визита в Дахау у Генриха Гиммлера созрело радикальное решение: неспособных работать заключенных необходимо систематически истреблять[1401]. Идея массового убийства уже витала в воздухе. И в Третьем рейхе, и на недавно захваченных вермахтом территориях нацистские лидеры и их последователи успели привыкнуть к убийству как к способу решения любых «проблем», начиная от подавления сопротивления политических противников до устранения страдавших психическими заболеваниями. Что касается слабых и больных заключенных в концлагерях, то многие эсэсовцы были бы рады, если бы те умерли естественной смертью. По словам бывшего заключенного, отношение эсэсовского руководства Дахау к больным и инвалидам в 1940 году можно кратко сформулировать так: «Пусть подыхают, мы хоть от них избавимся»[1402]. В действительности, как мы уже убедились, некоторые представители местной эсэсовской лагерной охраны пошли дальше, по собственной инициативе убивая слабых и больных заключенных. Однако подобные случаи «кумулятивной радикализации», наподобие несанкционированных и спонтанных убийств чрезмерно усердствовавшими местными лагерными эсэсовцами, также послужили дополнительным стимулом для выработки новой централизованной программы умерщвления немощных, которая позволила бы Гиммлеру лишний раз подтвердить и укрепить свою власть последнего судьи в вопросах жизни и смерти[1403].

Для реализации своего плана Гиммлер обратился к экспертам по убийствам из «Т-4». Слухи о том, что программа «эвтаназии» распространится на концлагеря, циркулировали в Германии еще с 1940 года[1404]. Но до начала 1941 года Гиммлер тянул, обсуждая этот вопрос с Боулером, Браком и канцелярией фюрера[1405]. Гиммлера более чем устраивала ограниченная «эвтаназия». На этот случай уже имелась хорошо отлаженная машина умерщвления десятков тысяч людей. Кроме того, Гиммлер знал, что вполне мог доверять руководству «Т-4», многие из которого были ветеранами СС (в том числе нескольким эсэсовцам из лагерной охраны, переведенным в конце 1939 года из Заксенхаузена и Бухенвальда в «Т-4»). Некоторых он знал лично: Виктор Брак в свое время был его личным водителем, а Вернер Гейде в предвоенные годы курировал стерилизацию узников концлагерей[1406]. Приняв решение, Гиммлер действовал быстро. 28 марта 1941 года он еще раз встретился с Браком, вероятно, получил добро и от Гитлера, после чего приступил к практической реализации плана, и уже всего неделю спустя доктор Меннеке и доктор Штайнмайер прибыли в Заксенхаузен[1407].

Показательно, что первую программу уничтожения заключенных Гиммлер решил перепоручить убийцам из «Т-4», а не лагерным эсэсовцам. О его мотивах мы можем лишь догадываться. Возможно, рейхсфюрер СС считал, что его подчиненным неплохо бы подучиться у профессионалов «Т-4» перед тем, как самим приступить к геноциду. Или, может быть, опасался того, что массовые убийства на территории лагерей могут спровоцировать бунты заключенных, в то время как умерщвление калек в отдаленных центрах «эвтаназии» позволяло рассчитывать, что остальных заключенных все же удастся ввести в заблуждение в отношении кровавой политики СС[1408].