Плохой хороший капо

На первый взгляд Карл Капп был типичным капо. Впервые он стал надсмотрщиком в 1933 году в возрасте 35 лет, во время краткого пребывания в Дахау, куда он попал как профсоюзный активист и член городского совета от партии социал-демократов. Однако по-настоящему его карьера капо началась лишь в 1936 году, когда он вернулся в лагерь как политзаключенный-рецидивист. В последующие годы этот нюрнбергский мясник, говоривший с сильным местным акцентом, постепенно поднялся от старосты барака до надзирателя работ, под началом которого трудились полторы тысячи узников, и, наконец, до старосты лагеря[2844]. За время своего длительного пребывания в Дахау в роли капо Капп сникал себе репутацию сурового начальника. Невзрачный с виду, он был любителем самоутвердиться, крича на рядовых узников. Он бил тех, кого подозревал в уклонении от работы, доносил на них эсэсовцам, прекрасно зная, каковы могут быть последствия. Более того, он не чурался убийств, принимая участие в расправах как внутри лагеря, так и за его пределами. За это лагерное начальство осыпало его привилегиями. Как и некоторые другие капо, сумевшие превзойти ожидания эсэсовцев, Капп в конце концов получил самую желанную награду – свободу. В 1944 году его опустили домой и дали возможность воссоединиться с семьей. Последний год войны Капп подвизался в роли строительного подрядчика для равенсбрюкского СС[2845].

Но Карл Капп отнюдь не был типичным капо, ибо таковых просто не существовало. Отдельные узники действительно писали о гнусных капо, подражавших своим начальникам-эсэсовцам. Маргарет Бубер-Нойман оставила воспоминания о жестоких и жадных капо Равенсбрюка, отличавшихся от эсэсовцев исключительно формой. Однако, добавляла она, были и другие – добрые женщины, много сделавшие для облегчения жизни рядовых узниц[2846]. И хотя по сравнению с женщинами капо-мужчины были более склонны к насилию, и среди них были порядочные люди, в том числе ни разу не поднявшие на заключенных руку. Другие же проявляли строгость только тогда, когда поблизости были эсэсовцы[2847].

Нередко капо мучили угрызения совести, особенно когда им приходилось выступать пособниками эсэсовцев. Как сформулировал это в дневнике в ноябре 1943 года молодой узник лагеря Херцогенбуш Давид Кокер, многие из них потом страдали «моральным похмельем»[2848]. Попытки эсэсовцев превратить капо в истязателей и убийц стали для многих из них тяжелым нравственным испытанием. В Дахау отнюдь не все капо подчинились приказу Карла Каппа сечь узников. Во время бурного собрания старост бараков один капо резко раскритиковал Каппа, заявив, что скорее высечет себя, чем рядового узника, чем снискал поддержку остальных. Как в Дахау, так и в других лагерях капо саботировали приказы СС, притворяясь, что секут узников больнее, чем на самом деле[2849]. Были и те, кто осмеливался открыто возражать. В июле 1943 года коммунист Карл Вагнер, староста Аллаха, вспомогательного лагеря Дахау, наотрез отказался ударить другого узника, за что сам получил двадцать пять ударов плеткой и на несколько недель был помещен в карцер[2850].

За участие в казнях Карла Каппа не только ненавидели рядовые узники Дахау, но и презирали другие старосты. Когда же они призвали его за это к ответу, Капп лишь пожал плечами и ушел, отказавшись с ними разговаривать[2851]. В отличие от Каппа другие капо от участия в эсэсовских расправах отказывались. Когда начальство лагеря Дора приказало двоим лагерным старостам, Георгу Томасу и Людвигу Шимчаку, повесить на плацу русского узника, они наотрез отказались выполнить приказ. Тогда разъяренные эсэсовцы сорвали с них нарукавные повязки капо и уволокли прочь. Ни тот ни другой до освобождения не дожили[2852]. Что касается капо, не нашедших в себе мужества противостоять грозивших им растравой эсэсовцам, многие из них, в отличие от Каппа, потом мучились угрызениями совести. В Бухенвальде один капо-коммунист повесился после того, как его заставили убить заключенного[2853].

Даже люди наподобие Каппа были не так просты, как это может показаться на первый взгляд. У капо были все основания исполнять приказы, прежде всего из чувства самосохранения. Слишком снисходительных эсэсовцы наказывали без малейших колебаний[2854]. А для капо разжалование означало не только утрату жизненно важных привилегий, но и месть со стороны заключенных, многие из которых были сами не прочь занять освободившееся место. И если подобный шанс им выпадал, месть не заставляла себя ждать. В подобных самосудах эсэсовцы видели для себя дополнительный «бонус» – залог того, что капо будут послушно исполнять приказы. Как в 1944 году объяснял нацистским генералам Генрих Гиммлер: «Чуть только мы недовольны [капо], он больше не капо. И снова спит на одних нарах с остальными заключенными. А ему прекрасно известно, что те забьют его до смерти в первую же ночь»[2855]. Таким образом, все капо оказывались в замкнутом круге. Едва заключенные начинали видеть в них покорное орудие в руках СС, капо почти неизбежно приходилось зверствовать еще больше, дабы не лишиться спасительного покровительства эсэсовцев[2856].

Однако Карл Капп хотел не просто выжить сам, но и помочь друзьям. Будучи старостой лагеря, он позволял проносить в штрафную роту еду, а некоторым помог получше устроиться[2857]. Разумеется, его возможности были ограниченны, а помощь отнюдь не бескорыстна и продиктована личными интересами, такими как, например, желание обзавестись признательными союзниками[2858]. Кстати, фаворитизм Каппа не ограничивался одной группой узников. Рискуя своим положением, он спас нескольких незнакомых заключенных, чьи политические взгляды не разделял[2859].

Подобно многим другим старшим капо, Карл Капп считал, что, наказывая сам, он спасает от худшего. На послевоенных допросах он утверждал, что передавал заключенных СС лишь в крайних случаях, только когда их действия угрожали всему коллективу. В остальных – наказывал сам. Казавшееся многим жестокостью было лишь стремлением избежать вмешательства СС. Не сумей он поддерживать полный порядок в бараках, особенно во время регулярных проверок, всем узникам пришлось бы столкнуться с убийцами-блокфюрерами. Не наказывай он опоздавших на перекличку, от рук эсэсовцев пострадали бы все заключенные. Не подгоняй ленивых, эсэсовцы пытали бы не только их, а всю бригаду[2860].

И Карл Капп пришел к неутешительному выводу: во избежание зверств со стороны эсэсовцев ему самому приходилось выступать в роли эсэсовца[2861]. Подобное мнение разделяли и многие рядовые узники, видевшие в жестокости капо меньшее зло, отвлекавшее внимание лагерных охранников, более того, заключенные рукоплескали капо, наказывавших воров и предателей[2862]. «Крича на нас, Капп отвлекал внимание эсэсовских головорезов», – утверждал впоследствии пастор, которому посчастливилось выйти из Дахау живым. Каппа оправдывали даже некоторые его жертвы. Так, например, Пауль Хуссарек, которого Капп ударил по шее, когда узники шли на перекличку, был уверен, что тем самым капо спас его от более страшного наказания эсэсовцев. «Я до сих пор благодарен ему за ту оплеуху», – заявил он годы спустя[2863]. Защищали Каппа и многие другие. И даже те, кто видел в нем злобного грубияна, были согласны с тем, что своей жестокостью он предотвращал расправы со стороны СС[2864].

В 1960 году действия Карла Каппа стали предметом тщательного разбирательства в Мюнхенском суде, перед которым он предстал по обвинению в жестокости и убийствах. В итоге суд признал Каппа невиновным по всем пунктам обвинения. Судьи не нашли достаточных оснований счесть его послушным инструментом в руках эсэсовцев. Скорее, наоборот, в его действиях увидели героическое стремление защитить рядовых узников[2865]. Подобный вердикт с учетом всей сложности данного дела чересчур тривиален. Судьи узрели моральную достоверность в явной неоднозначности, слишком просто ответив на каверзный вопрос о порядочности или непорядочности Каппа. Разве не доносил Капп эсэсовцам на других заключенных? Не сек и не вешал невинных?

Однако даже готовые осудить Карла Каппа помнили, что у него не было свободы выбора. Он был такой же жертвой нацистского террора, как и остальные узники, и провел в лагере долгие годы[2866]. Это верно и по отношению к другим заключенным, занимавшим привилегированное положение. Многие из самых жестоких капо прошли через ад эсэсовских застенков. Когда одна из узниц Освенцима возмутилась жестокостью женщины-капо, избившей заключенную, годившуюся последней в матери, та ответила: «Моя мать погибла в газовой камере. Мне уже все равно»[2867]. Лагерь, как и предоставленная капо власть, неминуемо калечили души; на любого лагерного ветерана, сохранившего чистую совесть, узники смотрели как на святого[2868]. Впрочем, это не означает оправдания жестокости капо, ведь последнее слово все же оставалось за ними. Но даже самые жестокие капо были всего лишь узниками, которые надеялись выйти из лагеря живыми. И в этом они ничем не отличались от других заключенных. Будет ли он завтра жив, в лагере не знал никто[2869].